Когда от жизни ничего не ждешь

Саратовцы подкармливают женщину-бродягу, месяцами живущую на голой земле у помойки

Мы привыкли видеть их копошащимися в мусорных контейнерах, просящих у нас мелочь на остановках, спящих на трубах теплотрасс. Кто-то из нас брезгливо морщится при виде грязных лиц, лохмотьев, воротит нос от неприятного запаха, кто-то, спешно бросив монету или смятую купюру, стремительно бежит дальше, повторяя про себя, что придя домой, надо не забыть тщательно помыть руки с мылом, а лучше два раза. Кто-то просто посылает их подальше.

Но, оказывается, есть среди нас и неравнодушные к чужой беде. Те, кто не боится снизойти до этого особого мира, так не похожего на наш. Мира, где не знают слова «праймериз» и не вступают в Народный фронт, где нет сотовой связи и интернета. Где слышали о Боге, но не имеют понятия о блоге. Где кусок медного провода — большая ценность, а пустая бутылка — валюта.

Двадцать лет от квартиры до свалки

Обычный саратовский дворик общаги некогда процветающего завода. Ярко-зеленые мусорные контейнеры на огороженной дырявой сеткой-рабицей площадке. Тройка разношерстых псов оспаривает право собственности на выброшенную кем-то говяжью кость. Стайка сизых голубей наблюдает за ними с кромки контейнера. Чуть в стороне мальчишки лет 9-10 прыгают по очереди через автомобильную покрышку. Сыро. Но это не просто мусорка. Это дом. Да, дом. С октября прошлого года здесь живет женщина. Лилия Евгеньевна КОРНЕЕВА в прошлой жизни работала фрезеровщицей на ламповом заводе. У нее была квартира на Московском шоссе, были муж и сын. Обычная жизнь обычного человека — семья, дом, работа. Но двадцать лет назад эта жизнь закончилась.

— Отец выпивал, — вспоминает Лилия Евгеньевна. — Влез в какие-то долги. После его смерти «наехали», как тогда говорили, на нас. Требовали переписать квартиру. Угрожали, что убьют брата. Что мне было дороже, квартира или брат? Пришлось подчиниться.

Муж с сыном оставили ее. Где они сейчас, она не знает. Через несколько лет умер брат. Начались бесконечные скитания. Сначала по съемным квартирам, потом комнатам, потом подвалам и заброшенным домам.

— Подвалы сейчас все закрыты, в подъезд тоже никто не пустит, — вздыхает женщина. — Я все понимаю. Кому нужны такие соседи?

Ночевать приходилось в лесных массивах на окраине города, на поросших амброзией пустырях, в оврагах. И вот теперь мусорка. Контейнерная площадка примыкает к небольшому лесонасаждению. И за ее ограждением вполне пригодное для обитания место. От посторонних глаз скрыто и в то же время от людей недалеко. Без них ведь долго не проживешь. Старое разложенное кресло-кровать, покрывало, подушка — все принесли сердобольные жители окрестных домов. Одежда у Лилии Евгеньевны, понятное дело, тоже не из магазинов.

— Да, люди помогают, — кивает головой бедолага, — что не нужно — несут. Вот и курточка, и юбка, и обувь — все от них.

Лилию Евгеньевну здесь знают все. И вопреки привычному отношению к бомжам, не гоняют, не обругивают, не обижают. Скорее наоборот — сострадают. Приезжают с дач, обязательно занесут яблок или помидоров, идут утром на работу — занесут хлеба. Иной раз выручат деньгами.

— Очень жалко ее, — рассказывает жительница одного из близлежащих домов Вера КУТАСИНА. — Она ведь человек-то неплохой, безобидный. Не опустилась, даже в таких условиях, не спилась.

Действительно, бродяжничество не убило в Лилии человека. Опрятный вид, аккуратно собранные под косынкой волосы, даже губы накрашены.

— Когда спрашиваешь, что ей надо, она не о еде говорит, — грустно улыбается Вера Кутасина. — То зеркальце попросит, то расческу, то губную помаду. Женщина есть женщина.

Без бумажки ты — ...

Российского паспорта у нее никогда не было — не успела получить. А советский с прочими документами потеряла во время скитаний. Восстановить документы пробовала — бесполезно.

— В милиции мне сказали, паспорт-то сделать можно, но куда мы тебя пропишем? — продолжает рассказ Лилия Евгеньевна. — Сказали, пропишись сначала, потом паспорт дадим. А как прописаться без паспорта? Да и к кому? Так ничего и не дали. Ну и куда я без паспорта?

Без паспорта нет и страхового полиса, а значит, на бесплатную медицинскую помощь рассчитывать не приходится. А у женщины туберкулома легких, подколенная грыжа, да наверняка и букет других заболеваний.

— Откуда вы узнали диагнозы? — спрашиваю я.

— Обследование проходила. Раньше ведь спецприемники были. Туда как попадешь, обследуют, все скажут. Потом позакрывали их.

— И давно у вас туберкулома?

— Лет десять, а грыжа уже года два. Операция нужна. Говорят, полторы тысячи стоит. Врачи говорят — восстанови паспорт, полис сразу сделают. А как я его восстановлю?

Без документов не может Лилия Евгеньевна и пенсию получать. А ведь ей уже 56 лет. Будь хоть небольшой ежемесячный доход, можно было бы снять комнату, а так… Власти вообще таких, как она, стараются не видеть. С тех пор как Лилия Евгеньевна поселилась у этой мусорки, к ней лишь один раз подошел участковый. Спросил, кто она и откуда, как долго собирается здесь «прожить», записал данные — и все. С другой стороны, считает она, так оно и лучше — меньше беспокоят. Помощи-то от них все равно никакой. С недавнего времени какой-то ненормальный стал докапываться. Приходит, когда темно, что хочет — непонятно. То бьет, то одежду порвет. Пожаловалась женщинам из соседних домов, те звонили в полицию. Никакой реакции.

Во время нашей беседы к женщине подбегает рыжая собачка и, виляя хвостом, заискивающе смотрит ей в лицо.

— Не мешают вам собаки?

— Нет, что вы. Это же мои, — ласково прижимает пса к себе. — Подкидыши. Подбрасывают их люди сюда. А я подкармливаю чем могу. Жалко мне их….

Сентябрьская мечта

Зима для бездомных — страшное время. От снега и мороза спрятаться трудно. Прошлую зиму Лилия Евгеньевна провела здесь же, у мусорки. «Условия» позволили. Прямо за площадкой проходят трубы теплотрассы. Постелив на них что-нибудь мягкое, можно спать, не опасаясь замерзнуть во сне. Но грядущую холодную пору женщина надеется провести в более человеческих условиях.

— В сентябре пойду в больницу, — говорит она. — С туберкуломой все-таки должны взять в диспансер. Даже без документов. Несколько лет назад брали, правда, ненадолго. Потом опять на улицу… В больнице хорошо. Чисто, ухаживают, кормят. А главное — тепло.

Лилия Евгеньевна кутается в куртку. Ночью прошел дождь, и в сырой одежде зябко. Взгляд женщины устремляется в одну точку. Видно, что ей не хочется больше ни о чем говорить. Задаю последние вопросы.

— А в Бога вы верите?

— Верю. В душе. Тут женщина одна живет. Очень набожная. В церковь постоянно ходит. Вот она меня никогда не оставляет. Зимой в снег, в метель по скользкой тропинке, через трубы еду несет. Сама-то одна живет, небогато, а делится всем. Мне аж самой ее жалко.

Говорю: Света, куда ж ты по такой погоде. А она: ничего, мол, Бог поможет.

— Сын вас никогда найти не пытался?

— Нет, большой он уже, 32 в этом году. Своя семья, наверное. Не до меня ему. Надеюсь, все хорошо у него.

— И больше вообще никого нет?

— Мать умерла, когда мне 30 было, отец, когда 35, брат, когда 40. Все через пять лет. Не знаю, почему я до сих пор держусь?

— Но вы еще чего-то от жизни ждете? На что-то надеетесь?

— Ничего я уже не жду. Руки на себя не наложишь. Приходится терпеть.