"Подняться над уровнем сковородки!"

Среди учеников профессора и преподавателя сценической речи в театральном институте Саратовской консерватории Виктора Кульченко — Янковский, Тюнина, Евгений Миронов

В малом зале Саратовской консерватории было, что называется, яблоку негде упасть. Даже мест для всех желающих не хватило, и многие пришедшие на встречу с поэзией стояли, «рассортировавшись» у стен. Стало быть, неправда, что классическая литература ныне мало кого интересует.

Напротив, в обществе существует неподдельная тоска по великой поэзии. И профессор театрального института Саратовской консерватории, преподаватель сценической речи Виктор Кульченко сполна ее утолил, читая стихи о любви. Это был не просто литературный — литературно-музыкальный вечер. Песни и романсы исполняла лауреат международного конкурса Ольга Кулагина. Аккомпанировала обаятельная женщина, доцент консерватории Светлана Чечина.

Но главное внимание собравшихся оказалось приковано — да не обидятся прекрасные дамы! — все же к чтецу.

В ноябре профессору Кульченко исполнится восемьдесят лет. Один из старейших педагогов саратовской театральной школы, он учил искусству сценической речи многих нынешних театральных корифеев.

— Виктор Григорьевич, как выбрали театральную профессию?

— Наверное, это она меня выбрала, потому как всегда хотел быть только в театре и нигде больше. Во времена моей юности представители МХАТа набирали в Саратове учеников. На прослушивание пришла уйма народу. Человек двести, если не больше. И я тоже, конечно, пришел. По конкурсу я, к великому сожалению, не прошел.

— Вы сам саратовский?

— Я родился в Саратовской области. Детство было неказистым, бедным, ведь мое мальчишество пришлось на войну. Бумага отсутствовала, писали на книжках, сидели в холодных, стылых классах, топились буржуйки, и мы, пацанва, чтобы сорвать урок, умудрялись делать так, чтобы чад наполнял помещение, и учителя отпускали нас с уроков.

— Короче, отличником вы не были?

— Отличником не был и рано познал, что такое сельский быт. Летом работал и прицепщиком, и водовозом, и поваром, и штурвальным на тракторе. Матери моей сказали, чтобы она готовила меня в трактористы, мол, кусок хлеба гарантированный у парня будет, и вот когда я про это узнал, то решил немедленно взяться за ум. Когда передо мной замаячила перспектива всю жизнь сидеть за рулем трактора и не видеть больше ничего, я перестал относиться к учебе спустя рукава. И моя успеваемость резко повысилась.

— Театр — это храм или каторга?

— Обожаю театр, но при этом никогда не обольщаюсь относительно его святости. Это страшное, жестокое место, погубившее немало судеб. Но это же и прекраснейшее место в мире, потому что, когда ты выходишь на сцену, это уже не просто ты, но и кто-то еще другой в тебе. Это ни с чем не сравнимое состояние!

— Когда выбираетесь в Москву, в какой театр стараетесь попасть?

— Театр Фоменко. Лучшего, на мой взгляд, в стране нет. Мне ужасно понравилось, как Фоменко однажды сказал про свой театр: «Наш театр — это нафталин. Другие театры — нет, не нафталин». После этого, якобы комплиментарного заверения он сделал впечатляющую паузу и добавил: «Другие театры это… моль».

— У Фоменко работает Галина Тюнина, ваша бывшая ученица. Какой она была в пору своего студенчества?

— Очень одаренной девочкой. Правда, то, что называют дисциплиной, у нее иногда страдало. Могла собраться и уехать в Москву, чтобы посмотреть интересующий ее спектакль. Галя — внутренне свободный человек. В актерской профессии это редчайшая и завидная черта. В процессе учебы на театральном факультете ставили спектакль, состоящий из множества телефонных разговоров. Так вот, Галя играла в нем практически все роли. Она всегда отличалась способностью к перевоплощению. Она — хамелеон игры, вбирающая в себя множество интонаций, красок, настроений. И Фоменко это сполна использует. Она у него в спектакле «Носороги» тоже играет несколько ролей. Я был как-то на спектакле с ее участием, потом прошел в гримерную, и она сказала мне очень важные для меня, как для педагога, слова, что всему, что ей надо было усвоить в искусстве сценической речи, она научилась у меня. Это был серьезный комплимент. Ведь после Саратова она училась в ГИТИСе.

— Сохранился в вашей памяти какой-то сверходаренный курс?

— Был такой — все ребятишки один к одному. Тюнина, кстати, именно с этого курса, на котором учились и Миронов, Калисанов. Фантастически одаренный был набор у покойной Валентины Александровны Ермаковой. Шесть заслуженных и один народный артист с него вышли. Я, кстати, уверен, что заслуженных и народных могло бы быть и еще больше, но многие ушли из актерской профессии, занялись бизнесом.

— Меня всегда интересовала кухня преподавания. Скажите, а вы можете процитировать из вашего арсенала какую-нибудь нестандартную скороговорку, которой вы обучаете ваших ребят?

— Куда интереснее то, что мы называем трудноговорками. Сейчас я вам ее проговорю, а вы попробуйте повторить. Итак: «истерически разнервничавшегося конституциониста Константина нашли акклиматизировавшимся в конституционном Константинополе со спокойной уверенностью изобретавшим усовершенствованные им пыле-, пневмо- и мешковыволакиватели».

— Господи, помилуй! Этой абракадаброй можно шпионов тестировать: если запомнил — можешь работать Штирлицем, а нет — так пошел вон. Виктор Григорьевич, скажите, а дарование в молодежи, поступающей на театральный, сразу можно разглядеть или нет?

— По-разному бывает. В ком как. Эльвира Данилина, когда пришла поступать, была очевидна. Яркая, красивая, умеющая себя подать. Смотришь на нее и понимаешь: народная артистка! А иногда абитуриент может быть довольно невыразительным, зажатым, а потом р-раз — и дар открылся такой, что только держись!

Олег Янковский уже в студенчестве был прогнозируем на большого артиста. До сих пор помню его глаза, взирающие на мир сквозь пенсне, когда он играл Тузенбаха. Это был сложившийся большой артист. А ведь он играл в дипломном спектакле!

— Вы выпускник Саратовского театрального училища имени Слонова?

— Я выпускник филфака Саратовского педагогического института.

— Насколько понимаю, гуманитарная составляющая помогает вам в профессии.

— Разумеется, ведь сценическая речь — это не просто произношение, дикция, это еще и творческая работа над словом. Если человеку не открылась великая поэзия, поразительная по красоте проза, то он духовно беден. Есть такой замечательный преподаватель сценической речи в Петербурге Валерий Николаевич Галендеев. Так вот, он утверждает, что студентов театральных вузов надо обучать сценической речи преимущественно на примере драматургии. При всем моем глубочайшем уважении к этому профи я с таким подходом в корне не согласен, потому что для драматургии есть мастерство, а душу актера (актер — это ведь всемирное чувствилище!) должна вскармливать великая литература. Пушкин, Толстой, Гоголь, Достоевский — куда же без них. Эти классики придумали ведь не просто литературных героев. На их страницах живут люди, в которых сконцентрированы явления жизни!

— Виктор Григорьевич, ну а в театр-то вы как попали?

— Я всегда старался играть. Когда учился в пединституте, занимался у знаменитой Натальи Иосифовны Сухостав. Когда я уже после окончания педагогического и даже армии пришел к ней, она говорит: «Витя, а как же театр? Неужто скуксился и расстался с мечтой?!» Я ей в ответ: «Мечта-то осталась, но где работать, образования театрального нет». И она прямо при мне позвонила в ТЮЗ, великому режиссеру Вадиму Ивановичу Давыдову — напарнику и коллеге Киселёва. И обращается к нему: «У меня тут одаренный парень, возьмите — не пожалеете». А Давыдов в ответ: «У нас все укомплектовано, даже при всем уважении к вам не можем это сделать». Ну а Сухостав была женщина мудрая и жизнью наученная, знала, на какие клавиши в общении с тем или иным представителем искусства нажимать, и потому она холодно так протянула: «Ну раз так, я сейчас в драму позвоню». И Давыдов сразу встрепенулся. Отдать интересного актера в другой театр — да не один режиссер себе этого в жизни не позволит! И Давыдов сказал, что я могу прийти на прослушивание.

Я пришел, как сейчас помню, 14 сентября 1957 года. Даже театральной студии при ТЮЗе еще не было. Меня прослушали и взяли. Правда, я ровно половину потерял в окладе. Там, где я преподавал до того литературу, получал гораздо больше. Но при этом я нимало не сомневаюсь: если бы мне даже совсем не дали денег, я все равно остался бы в театре.

— Можете вспомнить атмо­сферу ТЮЗа того времени?

— В тогдашнем ТЮЗе работало много фантастических по одаренности актеров: Спирина, Быстряков, Митясов, Петров… А какой замечательной героиней была Шляпникова! Александр Иванович Щёголев — искрометный был актерище… А Василий Никифорович Начинкин — какой божьей милостью был лицедей, гений импровизации, человек, которому в равной степени удавалось и трагическое, и комическое. Так сложилось, что он рано, едва выйдя на пенсию, покинул сцену и, на мой взгляд, это его погубило. Вскоре он скончался. В свидетельстве о смерти такое не напишешь, но лично я не сомневаюсь — его погубила жизнь без театра. И такого рода жизненные финалы тоже доказательство того, какой ценой платят актеры за счастье этой профессии.

— А каким был Давыдов?

— Легким и талантливейшим. У него аура светлейшая. Он людей любил, что в театре тоже случается куда реже, чем хотелось бы. Вадим Иванович, знаете, как мог объяснить, что мы играем не так, как ему хотелось бы? Представьте, говорит, тундру и на чукчей падает сверху из самолета текст пьесы. И жители тундры начинают ошеломленно эти листочки подбирать, разбирать по слогам текст и играть впервые в жизни то, о чем не имели раньше никакого представления. Вот так и вы. Его режиссерский анализ мог быть убийственным, но в какую форму он его облекал!

— Виктор Григорьевич, я задам вам сейчас вопрос старый, как мир: в чем смысл человеческой жизни?

— Думаю, что в самом процессе жизни! В самой ее динамике, настрое. Очень важно уметь подниматься над уровнем сковородки, над фактами только своей биографии. Скучно, когда человек сидит или идет, а в голове у него одна пустота или скукотища, или злость. Это ведь все в энергетике читается.

Жизнь чертовски интересна. И жить надо интересно! Я восхищаюсь: сколько в маленьких детях веры в чудо. Вот у кого всем нам непосредственности надо учиться — и актерам, и неактерам. У меня шестилетняя внучка. Некоторое время назад у нас в доме жил щенок Лёнька — толстенький такой, белый. Потом Лёньку отдали, так как Лёнькина мама регулярно снабжает нас потомством. И что вы думаете? Девчушка играет с бабушкой в переписку с Лёнькой. Она пишет ему письма, посылает ему подарки, и он, как и положено вежливому адресату, отзывается, шлет послания и подарки ей. Разве не чудо?!

— Ну а тайну вашего творческого долголетия можете открыть?

— Я работаю со студентами. А это неизбежное перетекание энергии от них ко мне, от меня к ним. Я передаю им свои знания, они мне толику своей молодости. Так что стареть несподручно.

Беседовала Светлана Микулина