Война на Кавказе: привычная и непонятная

Ровно 20 лет назад началась чеченская кампания — о том, завершилась ли она, единого мнения нет

Вся минувшая неделя прошла под сенью русских воинских хоругвей. 9 декабря в седьмой раз отметили День Героев Отечества в России. Через два дня наступил черёд другой торжественной и скорбной даты — 11 декабря 1994 г. колонны министерств обороны и внутренних дел России пересекли границы самопровозглашённой Чеченской Республики Ичкерия. Этому предшествовало множество драматических событий. Была попытка первого, пробного штурма Грозного 26 ноября. Был указ президента Бориса ЕЛЬЦИНА от 30 ноября о начале операции по восстановлению конституционного порядка (через пять лет, в сентябре 1999-го появится другой термин — «контр­террористическая операция»). И вот — ввод войск. Совсем немного, меньше трёх недель, оставалось до трагического штурма чеченской столицы, совпавшего с новогодними праздниками.

Теперь, с расстояния прошедших лет, многое пересматривается, о многом просто не хотят вспоминать (хотя никто из побывавших там, в кавказских предгорьях, никогда этого не забудет). Как всегда, вопрос о политической целесообразности применения вооружённой силы именно в таком контексте остался в подвешенном состоянии — то ли нужно было, то ли не было. Ну а для людей в погонах такой вопрос и не вставал — они выполняли приказы. Для них чеченская кампания — память о потерянных друзьях, боль незаживших ран и боевые награды. А для матерей, не дождавшихся своих сыновей с Кавказа, это невыплаканная боль.

По данным общественной организации «Боевое братство», более двухсот жителей Саратовской области погибли на земле Северного Кавказа. Около тысячи получили ранения и контузии. Через огонь необъявленной войны прошли почти сорок тысяч земляков.

При этом наш регион стал одним из немногих в России, где круглая дата начала военной кампании отмечалась широко. Другие предпочли ограничиться скромными акциями. Возможно, так получилось потому, что у нас многие из ветеранов прошли до Чечни ещё и Афганистан. Так называемые «локальные военные конфликты» для их участников не локальные, а центральные события в судьбе.

Вперёд, на Грозный!

Не самое лёгкое занятие — разговаривать с участниками тех первых боёв и выведывать их оценку происходившего тогда. Но почти все сходятся в одном: не верилось, что началась война. Думали, что дело ограничится несколькими неделями, в крайнем случае месяцами. Так думали и солдаты-первогодки, и бывалые офицеры.

— Нас привезли в Моздок 22 декабря. А уже через неделю наш полк вышел на северную окраину Грозного, — полковник Сергей СИНЯГИН готовил к боям разведроту 81-го Самарского полка, того самого, что понёс тяжелейшие потери во время штурма Грозного.

— Нас запустили в огневой мешок. Штурм начался в семь часов утра, а до половины двенадцатого утра не прозвучало ни одного выстрела. Колонны прошли в глубину города, и только тогда по нам открыли огонь. Одним из первых получил ранение командир полка полковник ЯРОСЛАВЦЕВ. Была команда — не стрелять по мирным жителям. И вот прошёл старичок в старом пальто, на него посмотрели, но не успели даже окликнуть. Он молниеносно развернулся, достал из-под пальто гранатомёт и выстрелил по машине, где находился наш командир. Он был ранен, наводчик погиб.

Новый год большая часть полка встречала на площади у президентского дворца ДУДАЕВА. И лишь одна рота оказалась у железнодорожного вокзала. Там их и настиг тяжёлый ночной бой. Полк понёс огромные потери, но моя разведрота за всю кампанию не понесла потерь — были только трое раненых.

Так получилось, что наш полк переформировывался перед самым вводом в Чечню. Офицеры в эшелонах знакомились со своими солдатами. Мы думали, что едем на учения, показать свою мощь, побряцать оружием. А попали в самое настоящее пекло.

Конечно, очень хотелось задать полковнику вопрос: а правда ли, что штурм был приурочен ко дню рождения тогдашнего министра обороны Павла ГРАЧЁВА? Или это очередная байка? Тогда кому она могла быть нужна?

Синягин ответил, что он об этом, конечно, слышал, как и все в армии. Но мало в такое верит. И вообще разговоры о просчётах российских военачальников в первые дни чеченской кампании сильно раздуты либеральной прессой. Сергей Александрович, наоборот, сказал, что потери могли быть гораздо выше, если бы не начальник штаба дивизии, куда входил 81-й полк, будущий военком Саратовской области Борис НИКУЛИН. Боевой офицер, командовавший в Афганистане Кандагарской бригадой, сумел правильно сориентироваться в неожиданной ситуации.

Кавказские же историки порой утверждают, что причиной столь поспешного штурма Грозного стала ложная информация, которую президент Дудаев — боевой генерал Советской армии, сумел запустить для «федералов»: якобы у защитников города совсем нет боеприпасов, особенно выстрелов к гранатомётам — на самом деле всё оказалось совсем не так. Но не будем принимать одну версию как безусловную — их слишком много и вряд ли кто-то сможет открыть единственную истину. Правильнее сказать, что у каждого, кого эта война опалила, своя правда и своё понимание.

Неизгладимый след оставила Чечня в судьбе жительницы Балашова Ольги Ивановны МОРОЗОВОЙ. Её сын — солдат-срочник, тоже оказался в 81-м полку и тоже вошёл в Грозный перед Новым годом. Он пропал без вести, и мать поехала искать его на Кавказ. Искала в общей сложности восемь лет: поглядев на фотографию, люди говорили, что где-то его видели, скорее всего он в плену у полевых командиров. Мать встречалась с Дудаевым и БАСАЕВЫМ, ездила в горный аул к родителям ГЕЛАЕВА. Все эти непримиримые и жестокие в боях внимательно слушали её и даже пытались помочь женщине из России. А сын погиб 2 января 1995 г. — на третий день штурма. Через восемь лет матери удалось найти его останки в безымянной могиле и перехоронить в родном городе.

Председатель Саратовского регионального отделения всероссийского общества «Боевое братство» Сергей АВЕЗНИЯЗОВ считает, что, вспоминая о Чечне, следует говорить не о просчётах политиков (хотя, по его мнению, они были), а о мужестве и доб­лести.

— Наш долг — заботиться о семьях погибших, о тех, кто получил ранения и контузии. Многим ребятам, вернувшимся из Чечни, приходилось с большим трудом адаптироваться к жизни на «гражданке». А ведь драматические события на Северном Кавказе не завершены, до сих пор там находятся бойцы подразделений МВД, да и Минобороны тоже. На Кавказе ещё долго не наступит спокойствие.

Вряд ли правомерно сравнивать две войны, но я всё же спросил Сергея Климентьевича: где всё же было труднее воевать — на Кавказе или в Афганистане?

— Вопрос, конечно, не слишком корректный. Но, как офицер, побывавший на обеих войнах, могу сказать: в своей стране труднее воевать психологически. В Афгане была иная культура, иной народ, очень свое­образный. А в Чечне всегда помнили, что мы в России.

И ещё одно: «афганцы» всё-таки возвращались в Советский Союз, где была работа, были какие-то правовые гарантии. «Чеченцам» досталось другое время и не все из них смогли вписаться в реалии «новой России». Достаточно привести такой факт: в саратовских местах лишения свободы сейчас находится семнадцать ветеранов афганской войны. А чеченской — гораздо больше, не хочу сейчас озвучивать цифру. Это тоже наша боль — ребята привыкли решать любые вопросы в режиме военного времени. У воевавших людей обострённое чувство справедливости: им говорили, что они идут воевать за страну, за Родину. А Родина встречает их по-разному.

Хотя у нас в отличие от США нет такого понятия, как «афганский синдром», ведь среди американских ветеранов вьетнамской войны число самоубийц в несколько раз превышает количество погибших на полях сражений. И никакого «чеченского синдрома» нельзя допустить.

Ещё я спросил у Авезниязова, есть ли отличия между первой и второй кампаниями?

— Когда мы в первый раз пришли в Чечню, местное население в большей части было настроено к нам откровенно враждебно. Они ещё верили, что, когда отделятся, станут жить лучше. Потом это отношение изменилось. И вообще, как ни банально звучит, воевали мы не с народом и не с людьми, исповедующими ислам. Нашими врагами были представители мирового терроризма. Поэтому и война получилась такой трудной.

КТО для книги Гиннесса

Вторую по счёту кампанию — ту самую контртеррористическую операцию (КТО) — историки либерального лагеря порой называют достойной занесения в книгу рекордов Гиннесса. Имеется в виду её небывалая продолжительность во времени — без малого десять лет, с осени 1999 г. до весны 2009-го. А также небывалая масштабность в плане подключения войск и вооружённых сил, военной техники и прочего.

Когда мы приехали в селение Толстой-Юрт в 1999 г., где был образован временный отдел внутренних дел из саратовских милиционеров, то уже знали, что вокруг — война. Хотя бои шли за Терским хребтом — до Грозного по карте всего двенадцать километров, при этом дорога через перевал всего одна и отнимала много времени — её то минировали, то обстреливали. 26 декабря, опять в семь часов утра, начался очередной штурм Грозного, и ощущения от слушания рации впечатляли: казалось, там бушует ураган вместе с землетрясением. У нас же боёв практически не было, хотя потери имелись. Потому что стреляли снайперы, взрывались фугасы — средний возраст подрывников был около 11-12 лет, обычно они пользовались радио для управления взрывами. Это интересно сочеталось с практически полным отсутствием на Северном Кавказе детской и подростковой преступности: первое время даже милицейского подразделения такого профиля в отделе не предусматривалось, поскольку не было необходимости. Впрочем, в этих краях отсутствуют многие привычные для нас явления: пьянство, проституция, бытовая преступность…

Местное население встречало саратовских милиционеров приветливо хотя бы уже потому, что появилось для кого открывать придорожные кафе и ларьки, где для работаты требовались раздатчицы в столовой, уборщицы, разнорабочие. Да и вообще они говорили, что надоели разруха и безвластие. Период с 1992 г. называли «при Ичкерии», за это время успели забыть о паспортах, водительских правах, не говоря уже о документах на торговлю. Так же как о больницах, школах, междугородных автобусах — кое-где они оставались, но лишь на финансировании со стороны местных жителей.

Как-то уж повелось, что русские воины должны служить и воевать на Кавказе, где очень красиво и славный народ живёт, но всегда беспокойно. Кстати, в числе моих чеченских знакомых был тренер футбольной команды Асланбек МИСЕРБИЕВ, прямой потомок Садо МИСЕРБИЕВА, легендарного друга Льва ТОЛСТОГО. Поэтому ситуация там воспринимается гораздо более закономерной, чем, скажем, нынешние украинские события.

А продолжительность контртеррористической операции в самом деле оказалась непомерной, как и количество принимавших в ней участие. С этим был связан вопрос о выплате так называемых «боевых» денег. Они полагались всем и стали непомерной нагрузкой для российского бюджета. Поэтому составлялись списки, подтверждающие участие в ежедневных «зачистках» селений. При этом порой возникали трагикомические ситуации, когда старшим группы числился офицер в звании лейтенанта или капитана, а в группу входили (формально) полковники и генералы. Им ведь тоже надо было получать «боевые»…

Ответы на вопросы чеченских кампаний будут получены ещё не скоро. Да и вряд ли стоит с ними торопиться. Слишком многое скрывается от наблюдателей со стороны, жаждущих всем всё разъяснить только с одной точки зрения. А мир на Кавказе по-прежнему слишком хрупок, и нарушить его можно даже невзначай.

Станислав Орленко